Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

Лили Юрьевны! Ее раскованное поведение и вольные взгляды порождали массу слухов и домыслов, которые передавались из уст в уста и, помноженные на зависть, оседали на страницах полувоспоминаний. Даже в далекой Японии писали: “Если эта женщина вызывала к себе такую любовь, ненависть и зависть — она не зря прожила свою жизнь”», — писал сын последнего Лилиного мужа Катаняна, тоже Василий Катанян. Ему, конечно, виднее.

Не знаем, как там в Японии с ее гейшами, а у нас Лиля Брик прочно ассоциируется с именем Маяковского, занимавшего когда-то первое место на пьедестале советских поэтов. Его так и называли — великий пролетарский поэт, а в Литературной энциклопедии 1934 года, то есть изданной через четыре года после самоубийства, он еще и «великий художник», что-то там вкладывающий в «сокровищницу социалистической поэзии». С тех пор святой лик Маяковского смотрел с фасада почти каждой советской школы вместе с Пушкиным, Толстым и Горьким. Официальный пиетет в отношении Маяковского служил той основой, что позволяла не только власти, но и фрондерствующему общественному мнению прощать Лиле Брик многие ее грехи: ну как же, муза! Однако сегодня, когда многие кумиры развенчаны, а архивы понемногу открываются, Маяковский уже не кажется таким уж «великим художником» (да считать его таковым никто и не требует, что особенно важно), следовательно, и роль Лили при нем требует уже несколько иного, более свободного толкования. И лучше, если этих толкований будет много, что отчасти согласуется с принципами жизни Лили — свобода и еще раз свобода.

Итак, свой первый салон Лиля Брик создала еще до 1917 года в Петербурге, впрочем, тогда он уже назывался Петроградом: в самом начале Первой мировой войны Николай I на волне антинемецкой истерии решил переименовать российскую столицу. Салонные амбиции Бриков простирались далеко за пределы банальных вечеров с чтением стихов под рояль. Ориентироваться было на что — «Башня» Вячеслава Иванова, оплот русских символистов, пожалуй, самый знаменитый литературно-художественный салон Серебряного века, разместившийся в Петербурге на последнем этаже дома с круглой башней на Таврической улице, 35. Салон существовал в 1905–1912 годах, собирая под свою крышу широкий круг русской творческой интеллигенции — писателей, художников, актеров, философов, а также просто гомосексуалистов. Приемным днем здесь была среда — с 11 вечера и до рассвета (общались напропалую всю ночь), отсюда и второе название салона — Ивановские среды. Здесь бывали Блок, Белый, Мережковский, Гиппиус, Гумилев, Розанов, Бальмонт, Сологуб, Кузмин, Городецкий, Волошин, Хлебников, Ходасевич, Бердяев, Шестов, Булгаков, Александр Бенуа, Сомов, Бакст, Добужинский и многие другие, в общем, приходили все.

Участники «Башни» причисляли себя к сливкам интеллектуального общества. Председатель собраний Николай Бердяев, руководивший диспутами на такие темы, как «искусство и социализм» или «мистический анархизм», называл их «утонченной культурной лабораторией». Опытные исследования этой лаборатории проводились в поисках новых достижений в области искусства, культуры и науки недолгой эпохи Серебряного века. Сергей Маковский говорил, что «почти вся наша молодая тогда поэзия если не “вышла” из Ивановской “Башни”, то прошла через нее».

Были здесь и свои развлечения: «Один раз на ковре посреди собравшихся в кружок приглашенных Анна Ахматова показывала свою гибкость. Перегнувшись назад, она, стоя, зубами должна была схватить спичку, которую воткнула вертикально в коробку, лежащую на полу. Ахматова была узкая, высокая и одетая во что-то длинное, темное и облегающее, так что походила на невероятно красивое змеевидное, чешуйчатое существо», — вспоминала современница. А вот еще один фокус: в мае 1905 года в «Башне» побратались Василий Розанов и Николай Минский, пустив кровь из руки оказавшегося рядом молодого музыканта, они перемешали ее с вином и выпили, обнося по кругу. Культ дионисийства был здесь в чести. А поэта Михаила Кузмина Вячеслав Иванов обожал и величал «пионером грядущего века» именно в силу его нетрадиционной ориентации, предоставив ему возможность проживания в «Башне» сколько захочется.

Театрализованность будет основной чертой и салонной жизни Бриков, как и странным образом вывороченная напоказ личная жизнь участников богемных сборищ. Несомненно, Вячеслав Иванов, этот жрец символизма, завладевший умами публики, послужил примером для Лили. «“Иванов сказал!” — “Был Иванов!” — “Иванов сидел”. Словом: Иванов, Иванов, Иванов, Иванов! Как он умен, как мудрен, как напорист, как витиеват, как широк, как младенчески добр, как рассеян, какая лиса!» — вспоминал о значении Иванова Андрей Белый. Пройдет лет десять, Иванов укроется в Италии (где и умрет в 1949 году), а так будут говорить про Лилю.

Брики словно скопируют с «Башни» и форму тройственного союза, когда кроме мужа и жены приемлемым считается присутствие еще одного, третьего участника, с помощью которого образовывается любовный треугольник. В данном случае, помимо Иванова и его второй жены Лидии Зиновьевой-Аннибал, третьим углом в 1906 году стал поэт Сергей Городецкий (при Сталине он напишет новое либретто оперы Глинки «Иван Сусанин», а при Хрущеве «Кантату о партии»). Цель подобного союза — образование «духовно-душевно-телесного слитка из трех живых людей» (у нормальных людей это обычно называется содомией). Иванова, считавшего, что «гомосексуальность неразрывно связана с гуманизмом», жизнь втроем вдохновит на создание сборника «Эрос». После того как «лабораторный» опыт с Городецким закончился, его заменили Маргаритой Сабашниковой, женой Максимилиана Волошина. И вот уже Зиновьева-Аннибал не скрывает своих чувств к ней — сочиняет первую в русской литературе повесть о любви двух женщин «Тридцать три урода» (название само за себя говорит — что может родиться от такой вот любви?). Тираж книги арестовала царская охранка (самодержавная цензура!). В итоге Сабашникова с Волошиным развелись. Весь этот разврат прекратился со смертью в 1907 году Зиновьевой-Аннибал.

«Третьим будешь?» — в позднее советское время этот сакраментальный вопрос не был риторическим. Ответ на него знал каждый гражданин, проходящий мимо пивной палатки. А вот в эпоху Серебряного века, сопровождавшую «загнивание» династии Романовых, в богемной среде смысл этого вопроса был иным. Тройственные союзы получили определенное распространение: Брюсов — Белый — Петровская, Блок — Менделеева — Белый и т. д. Но кажется, что именно в «Башне» он реализовался стопроцентно, достигнув всей глубины морального падения лиц, в него вовлеченных. Интересна дальнейшая судьба Иванова: в процессе «лабораторных» опытов его внимание привлекла падчерица Вера, дочь его покойной супруги от первого брака. Результат опыта не замедлил появиться — в 1912 году родился сын Дмитрий, который одновременно приходился Иванову и внуком. В петербургском свете вышел скандал, видимо, не все еще были готовы к столь свободному толкованию дионисийцем Ивановым принципов семейной жизни. Пытаясь привести все в русло приличия, Вера предложила Кузмину заключить фиктивный брак, от которого тот сбежал, как от чумы. Бежал и Иванов с Верой, в Италию. Башня развалилась.

Богема Серебряного века, кажется, была обречена на естественное иссякание в силу своих крепких корней с академическим искусством, новизну в котором